Евгения Строганова
Тверской центр женской истории и гендерных исследований
Тверской государственный университет
Категория "гендер", прочно вошедшая в обиход западной славистики, только со II половины 1990-х гг. проникает в отечественную филологию: сначала происходит ее освоение в лингвистике и несколько позже - в литературоведении. Проводниками понятия "гендер" в российское литературоведение стали Ирина Савкина (русская исследовательница, ныне живущая в Финляндии) и немецкая руссистка Элизабет Шоре, чьи работы, в которых толковалась категория гендера, появились примерно в одно время . Было бы преувеличением говорить о том, что гендерный подход уже успел получить распространение в российской науке, но очевиден интерес к нему как со стороны представителей традиционного литературоведения, так и среди молодых исследователей, поэтому можно предполагать существование внутренних причин готовности к его приятию. К таким причинам, помимо поиска новых стратегий литературоведческого анализа, следует отнести несомненную продуктивность гендерного подхода для изучения истории литературы, и русской литературы в частности.
Я остановлюсь на вопросе об использовании категории "гендер" в изучении и - соответственно - преподавании русской литературы ХIХ века. Предваряя последующую аргументацию, скажу сразу, что гендерный подход в изучении истории литературы ХIХ в. выполняет корректирующую функцию, так как, выявляя недостаточность традиционных установок и подходов, он, во-первых, деконструирует сложившиеся интерпретационные стереотипы, заставляет по-новому взглянуть на художественные тексты, в том числе и широко известные, и, во-вторых, стимулирует внимание к литературному творчеству женщин.
А. Разрушение стереотипов интерпретации.
Гендерный подход способствует пересмотру и новому прочтению известных текстов. Одна из распространенных проблем литературоведческих изысканий - изображение человека в литературе. Но в литературоведении, как и в философии, под словом "человек" традиционно подразумевается мужчина - и это явление воспринимается как совершенно естественное, по сути, оно даже не становится предметом рефлексии. Наряду с этим на всех ступенях изучения литературы (школа, вуз, наука) бытует традиционная тема - "Женские образы", дополнительно артикулирующая выведение женщин из разряда людей. Надо обратить внимание на то, что, основываясь на литературном материале, наука создает две противопоставленные парадигмы, две типологии персонажей. В основе одной - типологии мужских персонажей - лежит социальный фактор, т.е. фактор культуры: "маленький человек", "лишний человек", "новый человек" - это типология "людей". Типология же персонажей женских, основываясь на факторе натуры, в целом укладывается в оппозицию ангел / ведьма, и существующая социальная типология (уездная барышня, институтка, эмансипированная женщина) не параллельна первой и тем более не перекрывает ее, а скорее вбирается ею. Выключенностью женщин из сферы социальных отношений Ю.М. Лотман объяснял возможность идеализации их образов в литературе. Именно женский персонаж всегда служит воплощением неких идеальных представлений автора, и в русской литературе это особенно заметно. Но напрасно думать, что речь идет об идеальных человеческих качествах. Татьяны, Лизы и Наташи, как правило, являются художественным воплощением именно женских идеальных качеств: верности, духовной красоты, нравственной чистоты, инстинктивного обладания истиной. Традиционное литературоведение, интерпретируя художественные тексты, в гендерном смысле воспринимает их некритически, не задумываясь над тем, что изображение женщины, даже при общем позитивном настрое автора, как правило, объективно снижает ее образ. Можно сказать, что в художественных текстах декларируемый идеологический дискурс не совпадает с реальной, порой не отрефлектированной самим автором репрезентацией женских персонажей.
Характерным примером может служить "Война и мир". Позиция Толстого в решении "женского вопроса" (полнейшая солидарность его с кодексом Наполеона, личность которого дискредитируется в романе) хорошо известна, но гендерное прочтение текста выявляет важные моменты, ускользающие при традиционном подходе. Так, оказывается, что слово "ум" при обрисовке женских персонажей является сугубо негативной характеристикой, а столь любимая автором Наташа Ростова, идеально воплощающая толстовское представление о женственности, наделяется тем же комплексом свойств и признаков, которые присущи посредственному мужчине - Николаю Ростову, т.е. в самом общем виде можно сказать, что женщина в своем наивысшем, образцовом варианте - это не более, чем посредственный мужчина .
Б. Репрезентация женского литературного творчества
Имена русских писательниц XIX века и по сю пору остаются малоизвестными современному читателю. У большинства сложилось устойчивое представление о том, что до Ахматовой и Цветаевой писательниц в России вовсе не было. Этому способствует среднее школьное образование, но даже не все специалисты-филологи могут похвалиться тем, что знакомы с творчеством известных им по именам Надежды Дуровой, Каролины Павловой или Юлии Жадовской по той простой причине, что это не предусмотрено программой обучения на филологическом факультете. Преподаватель, конечно, имеет право включить определенный круг произведений этих и других авторов-женщин в программу чтения, но ограниченность учебных часов и огромный объем текстов по курсу истории русской литературы XIX века препятствуют этому. Более реальна возможность обращения к женскому литературному творчеству в рамках специального курса (такой курс "Женщины-прозаики в русской литературе XIX века" читается на филологическом факультете Тверского государственного университета и слушателям Вечерней школы при Центре женской истории и гендерных исследований).
История русской литературы XIX века, возможно, даже ярче, чем истории других европейских литератур (см. исследования Джоанны Русс на материале англо-американской и Симоне Винко и Ренате фон Хайдебранд на материале немецкой литературы ) выявляет дискриминационное отношение к женщине-писательнице, которая, по словам Е.Ган, воспринималась общественным сознанием как "выродок женского рода". Для репрезентации творческой деятельности женщин-писательниц характерен следующий стереотипный набор признаков, встречающийся в критической и научной литературе.
Интерес к интимной стороне жизни писательницы, стремление говорить не об авторе, но о личности, часто в ее интимном проявлении. Так, в конце 1880-х гг. возвращается в литературу имя Елены Андреевны Ган, талантливой беллетристки, чьи произведения ярко прозвучали в конце 1830 - начале 1840-х гг., а потом были забыты. В 1886 г. в журнале "Исторический вестник" появилась публикация о ней с весьма характерным названием "Роман одной забытой романистки", автор которой пытался представить как "роман" отношения Ган с О. Сенковским, в чьем журнале она печатала свои произведения . Другой подобный пример, но уже научного истолкования - интерпретация Чуковским личности Авдотьи Яковлевны Панаевой. Возвращая имя Панаевой в литературу, вводя в историко-литературный оборот ее уникальные мемуары, Чуковский называет свою работу "Жена поэта", лишая тем самым личность Панаевой самостоятельного значения и интереса. Говоря же о ее воспоминаниях, исследователь дает следующую характеристику мемуаристки: "Ее простенькую, незамысловатую душу всегда влекло к семейному уюту, к материнству. Она ведь была не мадам де Сталь, не Каролина Шлегель, а просто Авдотья, хорошая, очень хорошая русская женщина, которая почти случайно оказалась в кругу великих людей <…> Мудрено ли, что эта элементарная женщина запомнила и о Тургеневе, и об Ап. Григорьеве, и о Льве Толстом <…> лишь обывательские, элементарные вещи, обеднила и упростила их души. Похоже, что она слушала симфонии великих маэстро, а услышала одного чижика. Не будем за нее на это сердиться …" . В этом пассаже очень характерно стремление исследователя-мужчины даже в эпоху, когда писательство женщин уже приобрело легитимный характер, представлять писательницу в более традиционных и "подобающих" женщине "природных", естественных ролях жены и матери.
Подвергается сомнению творческая самостоятельность автора-женщины, рядом с которой всегда маячит некий Он, буквально водящий ее пером. Так, рядом с Дуровой оказывается Пушкин (хотя отношение критиков и исследователей к Дуровой в силу ее героической биографии всегда отличалось большей пиететностью и отсутствием преднамеренной дискредитации). Учителем и литературным наставником Ган называют Сенковского. Рукой Панаевой, естественно, водил Некрасов (особенно декларативно звучат эти заявления, когда речь идет о доле авторского участия Панаевой в написанных совместно с Некрасовым романах: заслуга априорно приписывается ему ). Марко Вовчок успехом первых своих произведений оказывается обязана мужу - Афанасию Васильевичу Марковичу - или же переводчику ее украинских народных рассказов на русский язык Тургеневу. Это лишь несколько примеров, но их число можно умножить.
Отрицается эстетическое значение и серьезность женского творчества. И.Савкина показывает эволюцию в отношении к женскому писательству в России. Благодушием и снисходительностью отличаются отзывы конца XVIII - начала XIX в., времени публикации первых женских литературных текстов, когда это казалось милой забавой и в таком виде имело право на существование. Но уже в 1830-1840-х гг., когда писательницы, нарушая сложившийся гендерный стереотип, стали претендовать на серьезную литературную деятельность, в критике возникают запретительные, окорачивающие, тенденции , и такая ситуация в целом сохраняется до 1880-х гг.
Традиционная история русской литературы не осознает отношение к женскому творчеству как дискриминационное, более того - утверждает его. Гендерный подход обнаруживает механизмы этих явлений и побуждает рассматривать историю женского писательства с учетом его вытеснения господствующим патриархатным дискурсом. Тогда ситуация предстает в ином освещении и становятся очевидными истины, ранее не осознаваемые.
Высказывая суждения по поводу женского письма, следует учитывать следующие обстоятельства.
1. Инновативный опыт женщин-писательниц усваивается мужской литературой и перестает осознаваться как инновативный и как женский. В этом смысле репрезентативна рецепция Ж. Санд в России. Ее творчество оказало колоссальное воздействие на русскую литературу 1830-1840-х гг. (темы, герои, пафос), которая активно адаптирует ее художественный опыт. Но в процессе этой адаптации (отрефлектированной), происходит изживание интереса к писательнице. И рецепция Ж.Санд уже в 1860-1870-е гг. даже теми, кто в прошлом принадлежал к восторженным поклонникам ее литературного таланта, оказывается признанием ее уже не как писательницы, но как прекрасной женщины, чудесного человека, истинной христианки .
В редуцированной, невыявленной форме близкие этому явления происходят и с восприятием русских писательниц. Так, В.П. Боткин в письме к Тургеневу от 10 июля 1855 г. замечает по поводу повести Е. Нарской (псевдоним Н.П. Шаликовой): "Все это, разумеется, женская сфера, в которую не входит вопрос о поэтическом чувстве, о глубине и силе мысли, о сильном и сочном колорите, и обо многом другом" - это суждение искушенного читателя является репликой-умалением. Но наряду с этим Боткин заявляет, что для него главный интерес в женских сочинениях представляют "движения женской души, которую мы так мало знаем", таким образом признавая новаторское значение женского творчества . Женская литература действительно создает свою типологию женских персонажей и дает образцы анализа женской души. Последнее признано в исследовательской литературе, но получает закономерное истолкование. А.И. Белецкий, автор одной из первых серьезных работ о русских писательницах, фактически обесценивает их литературную деятельность, заявляя, что ими была "проделана подготовительная работа, в результате которой явилась Елена Стахова и родственные ей образы новых героинь у других писателей" . Так женское творчество лишается самостоятельного значения и формула возвышения оказывается способом дискриминации. Гендерный взгляд обнаруживает эти несообразности и ищет адекватные определения ситуации.
2. Необходимость женщине-автору в условиях патриархатной культуры доказывать свое право на существование, а значит приспосабливаться к требованиям "мужского" литературного канона. Моделью такого литературного поведения становится жизненное поведение Надежды Андреевны Дуровой, отказавшейся от женского облика и даже завещавшей похоронить себя под именем Александрова. И в литературе женщине для того, чтобы быть понятой и признанной, приходилось действовать в рамках канона и воспроизводить господствующие стереотипы, что, вероятно, не всегда получалось органично и убедительно. Однако именно те тексты, где выражались эти стереотипы, получали наибольшее признание (к примеру, "Кавалерист-девица" Дуровой, одно из наиболее известных произведений женского пера). Такая "загнанность в угол", естественно, не могла способствовать творческой оригинальности. Но, как убедительно показывает И.Савкина, даже в тех случаях, когда эта оригинальность свойственна женскому тексту, мы ее не понимаем и не чувствуем, так как предъявляем к нему "мужские" требования.
В связи с этим возникает проблема специфики женского письма, и в том числе вопрос о том, как понимали особенности женского письма читатели XIX века. Коллекция всевозможных высказываний по этому поводу весьма внушительна. Одно из характерных суждений принадлежит Тургеневу, писавшему, что "в женских талантах <…> есть что-то неправильное, нелитературное, бегущее прямо от сердца, необдуманное наконец" . Такое представление об интуитивности, природности, неразумности женского творчества вполне отвечает традиционному дискурсу о женщинах, в целом сохранившемуся и поныне (см. отзыв О. Чухонцева о стихах О. Кучкиной: "очень женские, т.е. непредсказуемые стихи" ). Но в современной литературе женщина-автор открыто декларирует свою самость и свой язык. С литературой XIX века дело обстоит иначе, и нужны определенные исследовательские усилия для того, чтобы услышать и понять этот женский язык.
Резюмируя вышесказанное, следует заметить, что использование гендерного подхода в изучении истории русской литературы XIX века не только выявляет механизмы маргинализации женского творчества, но формирует новую систему координат и дает основания для того, чтобы отказаться от рассмотрения женского творчества с точки зрения традиционных, заданных "мужским" литературным каноном критериев. Изменение же отношения к женскому творчеству может стать одним из факторов нового осмысления историко-литературного процесса в целом.
Примечания
Савкина Ирина. Кто и как пишет историю русской женской литературы // Новое литературное обозрение. 1997. №24; Шоре Элизабет. Феминистское литературоведение на пороге XXI века. К постановке проблемы (на материале русской литературы XIX века) // Литературоведение на пороге ХХI века. Материалы международной научной конференции (МГУ, май 1997). М., 1998.
Подробнее см.: Строганова Е.Н. "Она не удостоивает быть умной" ("Война и мир" в гендерном прочтении). В печати.
См.: Хайдебранд фон Ренате, Винко Симоне. Работа с литературным каноном: Проблема гендерной дифференциации при восприятии и оценке литературного произведения (русский перевод). В печати.
Старчевский А.В. Роман одной забытой романистки // Исторический вестник. 1886. №8. С.203-234, №9. С.509-531.
Чуковский К. Панаева и Некрасов // Панаева А. Семейство Тальниковых. Л., 1927. С.66.
Об этом: Строганова Е.Н. О некрасовско-панаевских текстах (роман "Мертвое озеро"). Доклад на 2-ом международном симпозиуме "Различение полов в культурологии" (Москва, декабрь 1998 г.).
Савкина Ирина. Провинциалки русской литературы (женская проза 30-40-х годов XIX века). Вильгельмхорст, 1998. С. 23-41.
См.: Строганова Е.Н. "Заветный вензель" Ж да З (Жорж Санд в русском литературном каноне). В печати.
В.П. Боткин и И.С. Тургенев. Неизданная переписка. 1851-1869. М.; Л., 1930. С.59-60.
Белецкий А.И. Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг. // Творческий путь Тургенева / Под ред. Н.Л. Бродского. Пг., 1923. С.161.
Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения. М.; Л., 1963. Т.V. С.374.
Цит. по: Вознесенский Александр. "Дух дышит, где хочет". Про себя саму - узнаваемую и неуловимую // Книжное обозрение "Ex libris НГ". 1999. 18 ноября. С.2.