<…> началось нечто новое, такое же странное и захватывающее, как первые мгновения после рождения. Переход был очень похож на роды - опять пришлось перемещаться по какому-то тоннелю, опять снаружи пришла безымянная помощь, опять были яркие вспышки света, и опять невыносимая мука сменилась сначала покоем, а потом - радостью пробуждения. Начался новый сон, героем которого был уже кто-то другой, и память об Иване Кублаханове стало постепенно исчезать. <…> больше всего Иван Кублаханов боялся именно исчезновения, а оно и было главным условием вечности.
По мнению французского врача Луи де Ла Форге, предельно развившего картезианские принципы, со смертью происходит абсолютное отделение души (духа) от всего, связанного с индивидуальным опытом человека, так как с отсутствием тела теряется необходимость сохранения в памяти приобретенного в течение жизни опыта вредного и полезного, запечатленного в телесных ощущениях. Исчезновение со смертью тела телесной памяти и телесных ассоциаций, в свою очередь, приводит к потере индивидуального личностного начала. Преодоление смерти, в результате, становится возможным только при условии обезличивания каждой отдельно взятой человеческой души, стирания воспоминаний об опыте телесного существования. Очевидно, что созданный Пелевиным художественный протокол умирания фиксирует (осознанно или неосознанно) процесс умирания личностного начала так, как он представлен в картезианстве.
В одном из рассказов Набокова процесс умирания героя (попавшего под омнибус) также представлен не только и не столько в дискурсе тела, сколько в дискурсе души, отделяющейся от тела и некоторое время не осознающей этого факта: продолжение пути к любимой девушке, боль, видение себя со стороны, смешение реального и воображаемого миров (зеленое платье любимой девушки - зеленый стеклянный колпак лампы над операционным столом) и - что не столь типично для протокола умирания - конструирование мира мечты, отличного от действительного. Стремясь, наряду с описанием умирания героя, воспроизвести дискурс разорванного умирающего сознания: "И какая боль… Господи, сердце вот-вот наткнется на ребра и лопнет… Господи, сейчас… Это глупо. Почему нет Клары…" ("Катастрофа"), - Набоков в то же время (в отличие от Апухтина) отказывается от непосредственного изображения "колеса жизни", "круга рождений"; в других произведениях этот отказ произойдет в пользу метафорической реализации идеи круга (пронизывающий набоковское творчество образ мотылька, бабочки). Ранний рассказ "Катастрофа" (1924) оказывается единственным, в котором подробно (по сравнению с другими произведениями) протоколируется акт умирания; постоянные же обращения писателя к теме жизни/смерти и поиски возможностей преодоления границы между ними, реализуемые либо в мифопоэтических рамках сюжета об Орфее и Эвридике (с опорой на учение орфиков в интерпретации Вяч. Иванова), либо в свете гностической доктрины, все же происходят вне ситуации умирания. Набоковский вариант протокола умирания (несмотря на определенную близость традиции описания смерти как отделения души от тела) полемизирует и со спиритским опытом перехода в высшую реальность, и с толстовской традицией интерпретации смерти как пробуждения и, тем самым, выпадает из сложившегося в этот период художественного дискурса умирания.